ТРУДНО БЫТЬ БОГОМ

Каждый фильм – зеркало для своего зрителя. Религиозный фильм – тем более. Провокационный религиозный фильм, выходящий за рамки конфессиональных и жанровых канонов, – прямой вызов убеждениям, представлениям и чувствам человека, пришедшего в кинозал. Поэтому сразу определю себя как зрителя фильма «Страсти Христовы». Я неверующий. Я неоднозначно и дифференцированно отношусь к христианству в его многообразных исторических проявлениях, будучи немало знакомым и с его адептами и с его критиками. При этом, осознавая себя представителем сильно изменившейся, но все-таки христианской культуры, я с уважением, интересом и вниманием слежу за ее событиями. Что же касается кино, то в моей обширной коллекции исторических фильмов и экранизаций – больше двух десятков произведений на ветхозаветные и евангельские сюжеты. Переходя к кино светскому, добавлю, что мне всегда нравился Мел Гибсон как актер и режиссер отличного фильма «Храброе сердце». Идя на «Страсти Христовы», я знал по множеству анонсов и отзывов, что в фильме неожиданно и чрезвычайно натуралистично изображены физические страдания Спасителя. К этому я был морально готов, да и натурализм сам по себе еще не криминал. И все же фильм меня неприятно поразил – с весьма неожиданной стороны. Да, образ Христа, мягко говоря, необычный. В кадре присутствует только страдающее тело. Смысл страдания, проповедь, учение почти вынесены за рамки сценария. Остался буквально минимум фраз из наставлений ученикам, вставленных в сцены пыток как «флэшбэки»: «Любите гонителей ваших» (когда гонители – нелюди), «Пейте кровь Мою, кровь Нового Завета, изливаемую за грехи мира» (когда кровь льется потоком). Слова, обращенные к матери: «Смотри, мама. Я творю все новое». Своим судьям Христос говорит мало, через силу шевеля израненными губами и не чая что-то объяснить. Остальные его слова – короткие молитвы-стоны к Богу-Отцу. Актеры говорят на арамейском языке и на латыни – это само по себе производит сильнейшее впечатление . Пишут, что режиссер даже хотел демонстрировать фильм без субтитров. «Евангелие от Мела» предполагает, что слова всем известны. Здесь главное – изображение и первозданное звучание. Конечно, большая роль отведена музыке. Чтобы явить Дух – можно обойтись и без слов. Режиссерская стратегия – вызвать потрясение у зрителя, показав нечеловеческие муки Спасителя. Заставить нас страдать вместе с Ним. И, возможно, пережить новое рождение. Со мной этого не произошло, и причина не в кинематографическом образе Христа. Мое неприятие «Страстей Христовых» связано с тем, как в нем представлен род человеческий. Редукция Логоса Христа, Его проповеди и полемики, не так обессмысливает центральный образ фильма, как образы Его врагов, которыми выступают, за единичными исключениями, все люди вообще. И все эти люди вообще не достойны называться людьми. Все евреи, включающие хорошо одетый синедрион и скромно одетый простой народ почему-то единодушно хотят извести Иисуса. Рационалист римлянин Пилат удивляется: я не вижу никакой вины Иешуа, а если таковая и есть, Он достоин помилования. Евреи с удивительным единодушием предпочитают отпустить скотоподобного ублюдка и убийцу Варавву. Ладно, у первосвященника Каиафы свои мотивы, но что заставляет всю толпу кричать: «Распни его?» Пилат смотрит с удивлением, а его супруга – с испугом и отвращением. Потом происходит обмен любезностями. Римские экзекуторы, которым Пилат передает Христа, чтобы Его сурово наказать (но спасти от смерти!) оказываются такими мясниками, что даже у Каиафы вызывают брезгливую гримасу. Христос, на котором нет живого места, снова перед Пилатом и евреями. «Вот этот человек. Вам этого мало?» – изумляется римский наместник. «Распни его!» – твердят священнослужители и вся толпа. Измордованного сверх всякой меры Христа заставляют нести крест и римская стража непрерывно продолжает его избивать. Не собираюсь рассуждать, правдоподобно это или неправдоподобно. Болевой порог зрительского восприятия давно преодолен, а режиссерский форсаж и прессинг продолжаются и продолжаются. Ладно, у евреев есть, пусть неназванные, мотивы, чтобы избавиться от Иешуа. А у римлян? Если бы Гибсон снял историю человека, перешедшего из рук комиссаров в руки фашистов (или наоборот), крови вышло бы не меньше, но волей-неволей ему бы пришлось какие-то идеологические связки ввести. Римская же стража, ведущая Христа, – команда дегенератов. Они даже не садисты (садист бы предоставил человеку, идущему на казнь, возможность попереживать хотя бы кусочек этого пути). Для них единственная поведенческая норма – «Падающего толкни!». И они Его бьют и толкают, а Он падает и падает, то в таком, то в этаком ракурсе. Из апостолов Христа в фильме получили скромные роли всего двое: Иуда, который Его предал и повесился, и Петр, который струсил и трижды от Него отрекся. Остальные ученики лишены речи, да и едва показаны. Печать человеческого несут только женщины – страдающая мать Иисуса, Магдалина и, с другой стороны – супруга Пилата, исполненная сострадания. Добавленная к числу евангельских персонажей сценаристами она становится как бы первым человеком варварского мира, в котором пробудилась христианская душа, и символически передает Марии чистое полотно, чтобы обсушить раны Христа. Относительно очеловечен сам Пилат – здравомыслящий функционер, но не выродок (однако он умывает руки). Время от времени мы видим и мелькающие потрясенные, но опять же безмолвные лица и глаза, сопровождающие крестный путь Страстотерпца. «Группа поддержки» Христа – женская, пассивная, бессловесная. Она лишь подчеркивает факт, что остальные – морлоки, йеху, нерефлексирующие недочеловеки. Я бы сказал, что это мир Хармса, только без малейшей тени юмора. Правда, один раз искра черного юмора сверкнула. В поддержку совершенно уже не передвигающему ног Христу нести крест заставили случайно подвернувшегося киренеянина Симона. Христос падает и падает. Наконец Симон его ободряет: «Мы почти пришли». Я испытал шок, когда Христа уже прибили к кресту и вдруг уронили – распятым вниз. Господи! – сказал я себе. – Это предел всего. Но гораздо большим шоком был следующий кадр: Его не уронили, а бросили специально – чтобы загнуть гвозди с обратной стороны. Такой вот эти гвозди длины. Говорят, Папа Римский, посмотрев фильм, сказал: «Так все и было». Такая же фраза не раз и не два встречается в сетевых форумах, где обсуждались «Страсти Христовы». Не верю. Я не испытываю иллюзий относительно людей в прошлом или настоящем – правителей, наместников, первосвященников, палачей, капо, вертухаев, вохры, относительно ненависти, нетерпимости, зависти, относительно инстинктов толпы и всего остального. И в Евангелиях это есть: «И били Его по голове тростью и плевали на него и, становясь на колени, кланялись ему». И слова глумления над распятым (в фильме вложенные в уста Каиафы: «Разрушающий храм и в три дня созидающий! Спаси Себя Самого и сойди с креста») тоже из Евангелий. Однако представление, что Христос пришел проповедовать в абсолютно примитивный мир, – кинематографический вклад Мела Гибсона в теологию. Некое метафизическое измерение как бы вносит многозначительная улыбка андрогинного Сатаны (в исполнении дочери Челентано), но и претензия представить мир Зла в чистом виде не кажется уместной. Чтобы приблизить к зрителю страшную жертву Сына Человеческого, автор отодвинул от зрителя цивилизацию «до Христа», подтвердив: эти народы, говорившие на «мертвых» языках, по справедливости мертвы. Разумеется, снять концептуальный религиозный фильм и соблюсти политкорректность не только в отношении к живым культурам, но и к мертвым – задача не из простых. Но Гибсон использовал простую базовую схему: вызвать сострадание, показав предельное физическое страдание, – а все остальное вынес за рамки. О получившемся образе Христа – предоставляю судить христианам. Судить о человеческих образах – мое право. Людьми Мел Гибсон пожертвовал.

Николай Гладких 22 июля 2004